«Чтобы получать от изучаемого предмета удовольствие, одновременно должно быть и что-то новое, и что-то понятное»

Сотрудник французского Национального центра научных исследований и преподаватель математики в Гимназии № 1 в Париже Дмитрий Звонкин – об обучающих конструкторах, римановых поверхностях и семейном полилингвизме.

Беседовала Анна Черникова.

разделительная линия

Дмитрий Звонкин родился в 1976 году в Москве в семье математика Александра Звонкина, ныне заслуженного профессора (Professor Emeritus) Университета Бордо. В 15 лет с родителями переехал во Францию. Окончил Высшую нормальную школу в Париже и получил степень кандидата математических наук в Университете Париж-Юг, сегодня известном как Университет Париж-Сакле. Работает в Национальном центре научных исследований (Le Centre national de la recherche scientifique, CNRS) в Версале и преподает математику в парижской Гимназии № 1 с момента ее основания.

– Математика в вашей жизни с детства. Вы помните, когда начали заниматься ею?

Я очень хорошо помню математический кружок, который организовал для меня и еще нескольких маленьких детей мой отец. Собственно, этот опыт описан в его книжке «Малыши и математика. Домашний кружок для дошкольников». Правда, это такие неоднократно пройденные воспоминания. Я об этом много рассказывал и даже писал комментарии ко второму изданию книги. Но я помню и темы занятий, и сам процесс: как мы решали задачи и писали программы.

– Этот кружок определил ваш дальнейший выбор профессии или немного лишил вас счастливого детства?

Это были занятия по полчаса в неделю, которые и мне, и всем остальным нравились. Так что счастливого детства я, конечно, не лишился. Для меня кружок был особенно важен: я единственный из учеников, кто стал профессиональным математиком. Для остальных это было одним из занятий в длинном списке – дети же много чем занимаются. Я, к слову, тоже и рисовал, и играл на пианино, и учил французский язык, и ходил на фигурное катание. Но математика в этом списке всегда выделялась. Потом я поступил в математическую школу, участвовал в олимпиадах… Так что это был своеобразный старт для меня.

– Вы учились в 43-й школе – сегодня это школа 1543 на юго-западе Москвы. Она была особенной?

Я поступил в нее в 13 лет и проучился там два года, вплоть до отъезда во Францию. Фактически это мое самое счастливое воспоминание из детства. Бывают дети, способные более или менее во всем: хорошо пишут сочинения, знают историю, интересуются географией, еще чем-то – в том числе математикой. Со мной было совсем не так. Математика всегда была моим главным интересом в жизни. Не единственным, конечно, но почти. Я действительно был из тех детей, которым для счастья нужно не меньше десяти часов математики в неделю. И в 43-й школе я впервые попал в среду, где это было естественно. Там можно было не скучать на уроках, а двигаться в полную силу своих возможностей – мы решали интереснейшие задачи.

К тому же наши преподаватели устроили так, что мы не только учились, у нас была насыщенная социальная жизнь, была компания: мы ездили в Киев, в Санкт-Петербург, в Таллин, ходили в походы в Хибины, еще куда-то. И даже во время этих выездов устраивали математические занятия.

– Но в 15 лет вы оказались во Франции. Для вас это был тяжелый этап в жизни? Или вы быстро освоились?

Было непросто. Прежде всего потому что из моей жизни исчезла та самая замечательная школа. Во Франции я попал в обычный класс, и когда я там получил высший балл за контрольную по математике, все прямо глаза вытаращили, хотя задания были элементарные. Поэтому и с друзьями сложилось не сразу. Какой-то круг общения появился в последние два года перед поступлением в вуз, когда я учился в подготовительном классе – там началась достаточно серьезная математика, мне стало комфортно, и появились друзья. С некоторыми поддерживаю отношения до сих пор.

– После переезда во Францию вы поселились в Париже?

Мои родители с первого дня во Франции живут в Бордо, и я провел с ними четыре года, а потом уехал в Париж, где поступил в Высшую нормальную школу. И в Бордо уже не возвращался. Работал в Париже, год провел в Цюрихе, год – в Москве, три с половиной года мы с женой жили в США, куда ее пригласили на позицию постдока, но в 2012 году вернулись в Париж.

– И именно тогда в вашей жизни появилась Гимназия № 1? Вы помните этот момент?

Моя знакомая из Москвы рассказала о том, что в Париже создается центр дополнительного образования для русскоговорящих детей. Моей дочери тогда было два с половиной года, и я подумал, что ей это может быть нужно – и мне тоже. Через московских друзей связался с основателем Русской Гимназии Юлией Десятниковой и предложил свои услуги преподавателя математики. Сегодня дочери почти 11, и все эти годы она ходит в Гимназию. Ну а я прерывал работу здесь на пару лет, когда родился сын. Сегодня ему четыре, и он уже посещает занятия.

– Так что дети у вас говорят на французском и на русском?

Еще на польском – это родной язык моей жены. Я дома и с детьми, и с женой говорю только по-русски, а она со всеми нами – по-польски. При этом дети, конечно, отлично владеют французским. Был еще шанс научить дочь английскому – она же родилась во время работы жены в Америке и уже начала говорить, но нам не удалось поддержать и сохранить у нее этот навык.

– Какая непростая система общения!

Она усложнилась как раз из-за детей. Мы с женой познакомились во Франции и всегда общались между собой на французском, даже когда жили в США. Но в тот период дочь совершенно не интересовалась этим языком. Однако стоило нам вернуться во Францию, как она будто осознала, что французский – настоящий язык, а не просто наш вымирающий семейный диалект, и быстро включилась в диалог с нами. Вот тогда-то мы с женой вздохнули и перешли – она на польский, а я на русский. Мы хорошо друг друга понимаем, хотя поначалу было странно вести такой двуязычный разговор, срабатывал рефлекс давать ответ на том языке, на котором задают вопрос. Но мы очень быстро привыкли. Сейчас строже всех за тем, чтобы мы не путали языки, следит сын – в нем есть моя естественнонаучная занудность.

– Возвращаясь к Гимназии № 1. Получается, собственно опыт с французским языком вас привел к выводу, что детям нужна внешняя языковая среда?

Я могу сравнить наш опыт с русским и польским языками на примере дочери – сын пока все же мал. Мы регулярно ездим в Польшу к родственникам жены – и после каждого путешествия уровень владения языком заметно подрастает, а потом происходит спад. С русским все гораздо ровнее. Дочь бегло говорит на нем, достаточно свободно читает книги, общается с бабушкой и дедушкой. В то же время у нее много галлицизмов, она часто повторяет на русском расхожие разговорные французские конструкции.

– Каким вы видите будущее детей?

Сыну пока четыре года, так что говорить о чем-то подобном рано. Из заметных склонностей – он сейчас очень много рисует. Причем не какие-то бесформенные детские штуки, а вполне осмысленные картины. У нас есть доска, на которой можно рисовать фломастерами и потом стирать – иначе никакой бумаги не хватит. Так вот сейчас на ней можно увидеть арбуз, обгрызанную куриную ногу, мороженое, пирог, а также ос и шмеля в короне, которые прилетели все это съесть.

У дочери широкие интересы, она хорошо учится по всем предметам. Я бы на ее месте не думал пока, в каком направлении прилагать больше усилий. Но она мечтает стать оперной певицей – не потому что занимается вокалом, просто ей нравится слушать оперы, что в десять лет довольно необычно. В какой-то момент она, например, знала почти наизусть «Кармен».

– Среди детей в Гимназии есть те, кому вы рекомендовали бы поискать себя в математике?

Да, я родителям двоих детей уже советовал отдать их в математический кружок. Способности и интерес к математике сразу заметны. Но они могут проснуться в разном возрасте, иногда это трудно предугадать. А бывает, что способности есть, но интереса не хватает или он больше к чему-то другому.

– Учеников у вас сейчас гораздо больше, чем в первые годы? Вы помните, как было в самом начале?

Тогда сформировалось совершенно домашнее сообщество, все всех знали по имени. С тех пор многое изменилось, число учеников невероятно выросло. Конечно, в камерном формате было уютнее, но огорчаться успеху Гимназии никак нельзя. Это ведь было вложение с расчетом на рост и развитие, иначе в конце концов мы бы просто закрылись. И сегодня в Гимназии много интересных людей, с каждым есть о чем поговорить на самые разные темы. Тут есть и известная правозащитница, и художница, и журналист, и профессиональный пианист.

– Как вы преподаете математику в Гимназии? Какие темы больше всего нравятся детям? А что увлекает вас?

Мои реакции не всегда совпадают с детскими. Но это объяснимо. Мне математика всегда автоматически кажется интересной, но не все дети готовы сразу разделить такой взгляд. Чтобы получать от изучаемого предмета удовольствие, одновременно должно быть и что-то новое, и что-то понятное. Если все будет слишком просто, ученики заскучают, а если слишком трудно – не разберутся.

Из тем, которые увлекают школьников больше всего, я бы назвал угадывание последовательностей и законов для них. Еще очень хорошо идут темы, при изучении которых мы что-то делаем руками. Например, я рисую на доске правильные многогранники, платоновы тела, а потом прошу ребят собрать эти фигуры из конструктора. Старших – по памяти, а младших – ориентируясь на готовый пример. Еще мы делали кристаллические модели графена и алмаза из пенопластовых шариков, склеивали и разрезали ленту Мебиуса.

Конечно, математика – это то, что происходит в первую очередь внутри головы, а тут некоторая внематематическая мотивация, но она делает математический мир более осязаемым.

Ведь что такое процесс обучения и преподавания? Он состоит в том, что ученик и учитель вместе смотрят на один и тот же предмет, на одну и ту же задачу. И в этот момент происходит реальная передача знаний.

– А что-то из своей научной деятельности вы со старшими ребятами обсуждаете?

К сожалению, нет. Но это беда многих математиков. Я с трудом могу этим поделиться даже с математиками – если они работают в другой области. Не говоря уже о представителях других научных дисциплин и тем более студентах. Моя работа посвящена теории пересечения на пространствах модулей римановых поверхностей. Дальше надо рассказывать, что такое римановы поверхности, – минут за 40 я мог бы это описать. Конечно, приближенно и расплывчато: чтобы понять это по-настоящему, нужен курс комплексного анализа. И только после этого можно приступать к пространствам модулей. Осталась теория пересечений – наверное, от неподготовленного человека потребуется несколько часов внимания, чтобы я мог хотя бы намекнуть, о чем идет речь.

Постепенно мои вкусы привели меня именно к этой теме, и она мне очень нравится. Хотя, честно сказать, в школе и институте я надеялся, что моя тема будет шире. Ведь самое интересное, что существует в математике, – взаимосвязи между разными темами. Скачок в развитии случается именно тогда, когда неожиданно выявляется связь между областями, которая раньше не была очевидна, – и именно это вызывает наибольшее восхищение: вроде разные люди решали разные задачи, а встретились в одной точке.

Учиться в гимназии № 1